Арсеньева Ф. За всенощной (Из воспоминаний богомольца)

Из книги 
"Белов В.Н. (Составит.). Елабужский край в составе Вятской епархии — исторические и этнографические материалы. Серия «Духовная жизнь Елабуги – по страницам Вятских Епархиальных Ведомостей 1867-1916 гг.». Елабуга, Издание Елабужского Отделения 
Русского Географического Общества, 2015. –  с. 266"

ВЕВ, 1912, №21-й, 24 мая, С.580-585

Прошлой весной пришлось мне ехать на пароходе по Волге и как, часто случается дорогой, – живо мы, пассажиры, между собой перезнакомились.

Зашел, помню, как-то раз разговор «о влиянии церковного пения на душу молящегося», говорили и «за» и «против».

Тогда один из нас рассказал нам, как он лично на опыте убедился в действительном благотворном влиянии церковных служб и в особенности пения на склад души.

«Дело было Великим постом, — начал он.

Я не фразер и называйте тот случай со мной как хотите, случайностью ли – игрой судьбы, или моей выдумкой, только то, что я хочу вам рассказать, действительно со мной произошло в бытность мою в Елабуге…

Как сейчас помню, на четвертой неделе погода стояла чудесная и я, наскучив долгим сидением в душной комнате, вышел на улицу подышать свежим воздухом.

Природа, казалось, упивалась покоем после долгой бурной зимы. Мириадами звездочек горело, искрилось и переливалось радужным светом далекое вечернее небо, точно хотело оно заглянуть в нашу душу, точно манило оно нас к себе  в высь необъятную. А кругом было так тихо, покойно, чудесно. Вдруг громко, плавно, торжественно ударил соборный колокол, раз… другой… третий… и полилась звучная, чудная песнь его, и казалось, звуки его уносятся туда высоко-высоко к темно-синему небу и тают в глубокой синеве его.

«Что сегодня за праздник», — думалось мне. Подумал, да так и не додумался, да меня, признаться, и не интересовало это нисколько.… Я как-то равнодушен был к службам, так как хождение в церковь считал только формой, и особого значения ей не придавал. Я думал, что Богу нужна только честная жизнь, добрые дела, а не церковная церемония, а потому всякое благочестие называл ханжеством, хотя и допускал, что должна у нас быть слепая «вера», но только там, где поставлена грань нашему рассудку и знанию, а не раньше, так как понятиям нашим положен предел, и в природе нет ничего непостижимого. Так я рассуждал тогда, ни мало не подозревая, что я не прав. Я на все смотрел слишком материально и веру свою поверял рассудком, и этим самым доказывал ясно, что сомневаюсь, а следовательно и не верю. Но я в глубине своего сердца считал себя здравомыслящим. Ну, я уже слишком уклонился в сторону, извиняюсь и продолжаю дальше.

Мимо меня прошли может быть целые десятки, сотни молящихся – все они спешили в храм, чтобы там излить свою душу, выплакать горе…

Я сел отдохнуть… Невдали от меня, чрез каменный забор из сада повеяло прохладой. Послышалось тихое стройное пение. В глубине переулка, сквозь вечернюю мглу, я увидел деревья, а за ними ярко освещенную церковь.

«Дай зайду – посмотрю, как там молятся» — решил я. Сказано – сделано… я пошел в церковь. Народу было масса…, а между тем в храме веяло какою-то неизъяснимою чудною тишиной. При свете множества свечей ярко блестела позолота иконостаса, подсвечников, паникадил, целое море молящихся ежеминутно волновалось, то наклоняясь, то подымаясь, осеняя себя крестным знамением. А над всем этим большими голубыми туманными кольцами вился дым ладана, задумчиво и спокойно подымаясь куда-то вверх, к далеким синим звездочкам, мерцающим еле заметно в темном небе за круглыми окнами свода. Убранный особенно торжественно, со множеством горящих свечей, позолоченный алтарь, весь в кадильном дыму, точно плавал на воздухе по облакам. В его раскрытых вратах стоял священник. Он тихо возглашал моление. Хор любителей вторил ему с незримого за колонною клироса переливами нежных голосов, среди которых изредка слышалось пение чудного баса. «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче!»… неслось оттуда; казалось, все наше больное, горькое, вся наша внутренняя жизнь вылилась тут; тут были муки борьбы затаенной и наше падение и мольба о помиловании… Я слушал всем существом своим и не верил – что это со мной делается, я почувствовал, что нечто вдруг подхватило меня и стало уносить куда-то далеко, далеко, и весь я стоял охваченный мучительным, сладким трепетом; одна минута, одно мгновение перевернуло во мне всю душу.

А звуки их пения таяли, замирали где-то вдали, точно в воздухе носились они и тихо слетали на землю. Казалось, с волнами душистого ладана и сам улетал и других уносил в ту сторону – где нет ни борьбы, ни страстей, ни слез, ни страданий. Пение задевало за сердце и будило в нем лучшие светлые чувства. Все горькое, больное в сердце исчезло и всего охватило таким мягким, теплым чувством доверия, сердечного покоя, влекло душу к молитве, к полному забвению житейских невзгод. Только здесь я заметил, что не весь еще проникнут горечью зла, что не умерли еще совсем «Святые порывы», не вовсе исчез еще чистый родник добра, что он только зарос, заглох и подавлен. И шаг за шагом незаметно в мыслях моих пролетела вся моя прошлая, так непохожая на мое настоящее состояние, жизнь. Воспоминания отрывочные, безсвязные, и, тем не менее, меня охватило невыразимое чувство тоски. Мне стало жутко и больно. Простые, но чудные слова «покаяния» проникли в душу и подняли сильную душевную борьбу. Вспомнилось и то далекое, светлое прошлое, та жизнерадостность, те блаженные переживания, которые промелькнули когда-то давно в душе, оставив по себе теплые воспоминания. А мысли и чувства все новые, чистые, вновь и вновь, как волны, так и приливали и отливали в душе моей, и каждая приносила или новый вопрос, или новое разрешение, или новое успокоение. Вспомнилось голубое летнее небо, с тихо плывущими по нем, как пар, прозрачными легкими облаками, неоглядный простор залитых мягким, ласкающим светом полей, и, как бы затерянная в их безконечном просторе, одинокая сельская церковь, с ее тихим, скромным, но полным чарующей прелести звоном, которая не раз бывала свидетельницей моей чистой, детской молитвы. Прошло, закатилось это святое детство, с его чистотой, с блаженным неведением тревожной жизни. А дальше: «Уснуло сердце, ум встревожен, а даль темна, как ночь темна; точно степь неоглядная,

Глушь безответная, даль безотрадная;

Нет в этой дали ни кустика зелени,

Все-то зачахло, да сгибло без времени…» (Никитин).

Тяжелая, полная колебаний, сомнений, житейских изгибов дорога. Много нужно нравственных сил и мужества, чтобы переболеть все эти болезни души и выйти победителем, и не многим это удается. Вот поэтому-то нам и необходимо где-нибудь извне почерпать силу, необходимы те немногие минуты «просветлении», которые нам дает только храм. Только здесь, в этом храме, в царстве другой жизни, в царстве несокрушимом, вечном и можно почерпнуть и бодрость, и силу, поднять упавший дух.

Только здесь как-то больше отдаешь внимания своей душе, больше бываешь занят самоанализом, самобичеванием. Только здесь является желание пойти иным путем, минуя соблазны, только здесь чувствуешь, чем должна быть полна наша жизнь, и без чего нет ни истинной радости, ни истинного счастья.

Только здесь, где все равны, чувствуешь, что «ты земля еси и в землю отыдеши», чувствуешь, как все тленно, скоропроходяще.

Только это царство, царство Бога Великого, вечно живое, неизменяемое, несокрушимое, вечно льющее потоки жизни, любви и правды.

Все это я перечувствовал, пережил в немногие минуты стояния в храме.

И почувствовал я, что все старое отошло куда-то на задний план, и предо мною открылся новый чудный мир, мною прежде незнаемый и не замечаемый.

И почувствовал я, что что-то новое, хорошее теплой волной разошлось по всему телу, охватило всего и мне стало так легко и свободно.

И невольно из глубины души своей я искренно воскликнул: «Научи же меня, Господи, следовать Заветом Твоим, поддержи меня, укрепи – научи побеждать зло добром, как Ты, Спаситель наш, незлобием своим угашал злобу, прекращал вражду, зажигал любовь во врагах своих».

Любовь чистая, нежная, пламенная, Святая любовь, любовь – победившая смерть, любовь – давшая жизнь, покорила меня»…

Он замолчал и задумался, казалось, вновь переживал те чувства, волновавшие его в храме несколько лет тому назад. Мы, не менее его взволнованные, тоже молчали, думая каждый свою думушку, и вскоре разошлись по своим каютам.

А пароход быстро несся вперед, бурно рассекая глубокие волны, стремясь куда-то все дальше и дальше в даль неизвестную…

Фаина Арсеньева

 

Добавить комментарий

Войти с помощью: 

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *